Тем временем посетители заполняли столовую. Какой-то парень сел за один столик с иностранцем и бесцеремонно разглядывал его во все глаза. Оркестр играл танцы, марши и песни. Один из музыкантов время от времени выкрикивал в рупор слова песен.
Колумбовцам подали шашлыки, они перестали обращать внимание на соседей, в том числе и на иностранца. Но он сам напомнил им о себе, отдав газету и вежливо поблагодарив.
Иностранец вышел уже из столовой, когда Марко, проглотив последний кусочек шашлыка, снова взглянул на газету и заявил, что моряк вернул не тот номер, который брал. Газета, возвращенная им, была на два дня свежее. Ковальчук с недоумением посмотрел на юнгу и наконец заявил, что это недоразумение.
Марко предложил свои услуги, чтобы догнать иностранца и отобрать газету, если именно тот номер нужен Якову Степановичу. Юнга уже поднялся со своего места, но Ковальчук остановил его и сказал, что не читал и этой газеты, а потому пусть уж будет так.
— Что это он всеми газетами интересуется — и чужими и старыми? — промолвил Андрий, думая об иностранце. — Все хочет знать…
Из столовой вышли все вместе. Инспектор спрятал газету в карман. Он возвращался на «Колумб» с неохотой, но это было единственное судно, которое немедленно отходило на Лебединый остров. Машина на Зеленый Камень отправлялась лишь на следующий день.
Шхуна отчалила от пристани. Она прошла мимо иностранного парохода, стоявшего на рейде. На белом носу его чернела надпись: «Кайман». На нижнем капитанском мостике стоял человек. Марку показалось, что это тот, который в столовой обменял газету. Но повязки на лице его не было. Юнга обратил на это внимание Левка и Ковальчука, но человек на мостике повернулся к ним спиной и, пока шхуна проходила мимо парохода, не оборачивался.
— Со спины что-то не похоже, — пробормотал инспектор.
Ковальчук был встревожен. В глубине души он проклинал иностранца и его пароход, но больше всего проклинал Марка и Левка, которые всем интересовались и всюду совали свой нос. Обеспокоенный, он сошел на корму, примостился там и попробовал задремать. Но не смог. Открывая глаза, он видел Марка. Юнга сидел на корточках и задумчиво расплетал обрубок троса, делая швабру для мытья палубы. «Кто знает, что думает мальчишка и нет ли у него подозрений! — размышлял инспектор. — Выбросить бы его ночью за борт, да силен, гром на его голову! И не тонет, как медуза».
На обратном пути больше ничто не тревожило Ковальчука, и он прибыл на остров почти успокоенный. Дома он подробно доложил обо всем Анчу. Тот хмурился и ругался сквозь зубы. Потом взял газету, заперся в комнате и принялся проявлять зашифрованное письмо. Он возился с этим часа два. Наконец прочитал и уничтожил газету. После этого вызвал своего помощника и сказал:
— На пароход необходимо передать еще одно письмо. Не забывайте: этот пароход заберет нас отсюда. — Анч сверлил инспектора холодным, строгим взглядом. — Это произойдет скоро, а пока у нас много дела. Мы должны уничтожить профессора Ананьева. Я займусь его бумагами, а вы поможете мне спровадить его в другой мир. Неплохо бы отправить его в компании с колумбовскими ребятами. Надо об этом подумать. Пошевелите мозгами, дорогой.
Ковальчук был в руках диверсанта. Нельзя сказать, чтобы он собирался сопротивляться и отказываться от исполнения его приказаний, но сердце его сжималось от страха.
В ту ночь «фотограф» окончательно составил план своих действий. Кое-что он рассказал Ковальчуку, но изложил ему далеко не все свои намерения: Анч не доверял никому.
В бухту входил военный корабль. Рыбаки издалека узнали «Неутомимый буревестник». Две невысокие мачты украсились десятками разноцветных флажков. Корабль поздравлял население Лебединого острова с рыбачьим праздником.
«Буревестник» был эсминец типа «Новик», который с 1911 до 1916 года считался самым мощным-эсминцем в мире. Известно, что водоизмещение «Новика» равнялось тысяче тремстам тоннам. Его вооружение состояло из четырех стомиллиметровых пушек. Ходил «Новик» со скоростью тридцати шести миль в час, то есть в минуту проходил более километра. Переоборудованный после гражданской войны, «Буревестник» получил большую огневую силу и большую скорость.
Войдя в бухту, корабль салютовал своими пушками. В ответ на салют раздались громкое «ура» на берегу, где стояла толпа людей, гуденье ручной сирены, которую крутили молодые рыбаки, члены Осоавиахима, и несколько выстрелов из ракетных пистолетов. На «Колумбе», стоявшем у берега, наспех развешивали весь наличный комплект флагов расцвечивания, не придерживаясь никаких правил сигнального кода, и тщетно сигнальщики с эсминца пытались что-нибудь прочитать. Команда «Колумба» решила: лишь бы выглядело торжественно — ведь все равно никто из зрителей, кроме сигнальщиков, ничего не разберет.
С «Буревестника» спускали шлюпки. В первой на берег съехал командир, вторую занял оркестр, сразу же, на радость соколинцам, заигравший марш.
Командование посылало «Буревестник» на праздник на Лебедином острове, потому что Соколиный выселок считался шефом «Буревестника» (хотя на деле выходило так, что «Буревестник» шефствовал над выселком).
К тому же почти все молодые рыбаки с Лебединого отбывали военную службу во флоте. Соколинцы славились как боцманы, торпедисты и рулевые и часто занимали первые места в соревнованиях.
День был ясный, солнечный. Белые облачка, словно покрытые снегом скирды, плыли по небу, предвещая рыбакам длительную хорошую погоду. На острове пахло травами, пели птицы, едва-едва шелестел прибой. Рыбачьи домики приукрасились, белели обмазанные мелом стены, во дворах было чисто прибрано. На дорожках хрустел посыпанный для красоты песок. У самого моря стояли столы, покрытые белыми полотняными скатертями, с большими караваями хлеба, солонками, ложками, вилками и ножами. Там хозяйничали жены и матери рыбаков.